Джулия [1984] - Сандра Ньюман

Соответственно, при следующей встрече она сказала ему, что насчет пролов он совершенно прав. Они, например, куда сообразительней, чем внушает народу партия. Но Старый Зануда и слушать ничего не желал! Нет-нет, это, дескать, чересчур оптимистичное заявление! Он поспешил охладить ее пыл, сказав, что пролы лишены политической зрелости. Все их мысли о том, как бы вписать в лотерейный билет счастливое число и где разжиться яичком на ужин. Затем он поведал ей, как однажды в пивной пристал с расспросами к старику-пролу в надежде вызнать что-нибудь про эпоху капитализма, но был горько разочарован, когда тот стал нести запьянцовский бред про шляпы-цилиндры, так и не сообщив ничего путного. Старик даже не вполне понимал, чего добивается от него Уинстон. Какие уж тут восстания!

— Надо думать, ты побеседовал с великим множеством пролов? — уточнила Джулия.

— Каким же образом? — возмутился Уинстон. — Я и так рисковал, заговорив с тем единственным стариком.

После таких слов Джулия наклонилась и стала теребить шнурки ботинок, чтобы спрятать насмешку. Бедняга Уинстон! Потолковал с одним-единственным пролом — и счел, что знает все о представителях этого класса. Ей не хватило духу рассказать, как много она сама за истекшие годы общалась с пролами.

И все же в тот единственный майский вечер, когда им удалось заняться любовью, Смит оказался на высоте. Встретились они у колокольни полуразрушенной церкви, в безлюдной сельской местности, куда много лет назад упала атомная бомба. От станции пришлось отмахать пять километров пешком, до заброшенной деревни на вершине холма. Все строения к востоку от этого места пришли в упадок и почернели, кое-где поросли пучками травы, но с западной стороны многое сохранилось в неприкосновенности, если не считать последствий запустения и погодных условий. Все двери, все окна первых этажей были заколочены и оклеены красной предупредительной лентой, которая неудержимо болталась на ветру, создавая впечатление праздничного убранства.

Небольшое, квадратное в плане помещение звонницы, раскаленное на солнце, пропахло голубиным пометом. Впрочем, при порывах ветра там еще можно было дышать. К тому же сверху открывался прекрасный вид на окрестности, который, ко всему прочему, позволял заметить любую слежку, хотя оставалось неясным, как вести себя в таком случае. Когда Джулия добралась до места, в небе сгустились грозовые тучи. Кровля — одно название — не смогла бы защитить их от ливня. Но гроза прошла стороной, небо прояснилось, и Джулия сочла это добрым знаком. К ее удивлению, Уинстон не стал спорить и поцеловал ее в щеку.

В тот раз они долго разговаривали, даже, можно сказать, болтали, как две подружки в общежитии на ночь глядя. И как в разговорах с подружками, Джулия многое сглаживала и приукрашивала. Упоминать ПАЗ она не могла, равно как и своих родителей-преступников. Зато можно было рассказать, что она занимала пост секретаря местного отделения Союза юных (даже на тех, кто презирал партийную работу, это производило должное впечатление), умалчивая, конечно, о том, как получила этот пост и какие именно поручения выполняла в ПАЗ. Она ни словом не обмолвилась ни про Вики, ни про Эсси — такие истории отбивали у парней всякую охоту к близости. Вообще, Джулия выставляла себя одиночкой. При упоминании подруг некоторые начинали дергаться: подозревали, что ты будешь сплетничать о своих похождениях.

Многие мужчины — и Уинстон не стал исключением — любопытствовали, как Джулия «приобщилась» к сексу. Она отвечала, что лишилась девственности с шестидесятилетним партийцем, когда ей исполнилось шестнадцать. Это было близко к истине: что четырнадцать, что шестнадцать — разница невелика, просто шестнадцать звучит более пристойно, так стоило ли выслушивать чужие ахи и охи. Кстати, Гербер был ближе к сорока, нежели к шестидесяти, но при упоминании более солидного возраста Смит, как она и рассчитывала, сверкнул глазами, ощутив себя в самом расцвете сил. Джулия еще добавила, что тот субъект потом застрелился, дабы избежать ареста, — Уинстон был сам не свой до таких мрачных историй.

— И правильно сделал, — припечатала она. — У него бы и мое имя вытянули на допросе.

Конечно, в этом не было даже полуправды, но она рассудила, что полную версию тех событий не переварит и человек с самым суровым вкусом.

Сбавив накал страстей, она сумела поведать ему о начальном этапе своей работы в миниправе, на производстве порнографической литературы для пролов. Отдел, именуемый порносеком, занимал складское помещение в разбомбленных кварталах к югу от минизо; служащим предписывалось говорить, что их отдел ведает «сельскохозяйственной статистикой». Трудились там исключительно одинокие лица женского пола: по мнению партии, специфика материала не могла повлиять на невинных девушек в силу их чистоты. Когда Уинстон поинтересовался, какого рода книги штампуются литмашинами, она ответила: жуткая дребедень — и скучища. Впрочем, это не объясняло, почему девчонки целыми днями метались как угорелые и не чурались забегать в общеизвестные уголки, где можно было мастурбировать без всякого риска. Такие подробности Джулия опускала, зная по опыту, что мужчины их не приемлют, а некоторые даже начинают кипятиться и обвинять ее во лжи.

Под конец она все же пересказала немало этой «жуткой дребедени». Наиболее подробно остановилась на своей любимой книге «Внутрипартийные грешники: „У меня отказал телекран, товарищ!“». Главная героиня, девушка-механик, совсем как Джулия, приезжает выполнить мелкий ремонт на дом к одному внутрипартийцу и становится жертвой его гнусных домогательств. Для читателя не секрет, что на самом-то деле телекран все это время работал в скрытом режиме, соглядатаи сильно распалились от увиденного и сами устроили криминальную оргию. За последнее время этот сюжет оброс чудовищными домыслами в свете той судьбы, которая постигла Эсси (хотя с Эсси, вне всякого сомнения, приключилось нечто совсем другое). Что касается Уинстона, его больше заинтересовал сборник рассказов «Отшлепать негодницу», из которого Джулии запомнились только шлепки открытой ладонью и экзекуция туфлей.

Как и многие другие партийцы, Уинстон неохотно рассказывал о себе. Твердил, будто детства вообще не помнит. Его близкие родственники весьма кстати умерли. Нигде, кроме Лондона, он не проживал и, судя по всему, очень смутно представлял, что существуют и другие населенные пункты. Военную службу не проходил из-за легочного заболевания. Когда-то вступил в брак, но с женой расстался и упоминал о ней только в ответ на вопросы Джулии. Жена его соответствовала стандартам всех бывших: эффектная внешне, но интеллектуально и нравственно — полный ноль. Неисправимая брюзга, изъясняется только